Несчастная женщина не могла дальше говорить.

Я шла под проливным дождем за тусклым фонарем по каким-то темным узким улочкам. Ничего не чувствовала, ни о чем не думала, тащилась безвольная, как лист, увлекаемый потоком.

Меня провели в высокую просторную комнату, полную теней. Стены были увешаны тамбурами, удами, скрипками, на тесных полках лежали флейты. Композитор умирал на широкой железной кровати. Мы на цыпочках подошли к нему. Восковое лицо Шейха уже застыло в предсмертном спокойствии. Глазницы наполнились тьмой. Только на приоткрытых губах, обнаживших ослепительно белые зубы, еще теплилась жизнь.

Бедная женщина, казавшаяся полчаса назад совершенно убитой горем, выполнив последнюю волю умирающего, стала удивительно спокойной. Господи, какие чудеса таит в себе чувство, называемое любовью! Как мать будит сына, чтобы проводить его в школу, так и она положила руку брату на лоб и позвала:

— Юсуф, дитя мое, посмотри… Твой товарищ Феридэ-ханым пришла навестить тебя.

Больной ничего не слышал, ничего не чувствовал. Женщиной овладел страх. Неужели брат умрет, не открыв больше глаз? Самообладание снова покинуло ее.

— Юсуф, дитя мое, открой хоть раз глаза. Если ты умрешь, не увидев ее, я буду мучиться всю жизнь…

Сердце мое разрывалось от жалости. Ноги подкашивались. Я облокотилась на какой-то предмет у изголовья больного, который в полутьме приняла за стол. Это был орган! Я задрожала. Сердце подсказывало мне, что только чудо способно заставить несчастного в последний раз открыть глаза. Не знаю, может быть, мысль, которая пришла мне в голову, — преступление или еще больший грех, но этот орган, как пропасть, манящая каждого, кто заглянет в нее, притягивал меня к себе. Я нажала ногой на педаль и пальцем тронула клавиши.

Орган жалобно застонал, как раненое сердце. Темные углы комнаты, сазы, тамбуры, скрипки, бросавшие длинные тени по стенам, задрожали и откликнулись странным тоскливым звуком. Наверно, мне показалось, так как взор мой был затуманен слезами, но я вдруг увидела, что больной на мгновение открыл свои голубые глаза.

Я склонилась над усопшим и коснулась губами закрытых век, которые, казалось, еще хранили последнее тепло жизни. Неужели свой первый поцелуй мне было суждено отдать потухшим глазам мертвеца?

Б…, 2 ноября.

Этот вечер — последний в Б… Завтра очень рано мы отправляемся в путь.

После кончины Шейха Юсуфа-эфенди мне нельзя оставаться здесь. В городе только и говорят обо мне.

Сколько раз, когда я направлялась в училище или возвращалась домой, за мной шли следом; сколько раз перерезали дорогу, чтобы разглядеть под двойной чадрой мое лицо. Сколько раз мне приходилось слышать, как люди, не считая даже нужным понизить голос, говорили:

— Да ведь это Шелкопряд! Бедный Шейх…

Я сторонилась подруг. Входя в класс, я чувствовала, что краснею как рак.

Дольше так не могло продолжаться. Пришлось пойти к заведующему отделом образования и сказать, что мне не подходит здешний климат и я прошу перевести меня в другое место. Очевидно, Решиту Назыму были известны городские сплетни, он не стал противиться моему желанию, но тут же заявил, что не так-то легко подыскать работу в другом месте. Я ответила, что согласна на меньшее жалованье и лишь бы уехать подальше от Б…

Через два дня пришел приказ. Меня назначили в рушдие города Ч…

Бедная Чалыкушу! Словно осенний листок, подхваченный порывом ветра…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Ч…, 23 апреля.

Сегодня день Хызыр-Ильяса 86 . Я одна дома и не только дома, но, пожалуй, во всем городке. Улицы опустели, лавки закрыты. Все жители с раннего утра, прихватив корзинки с провизией, отправились есть кебаб из барашка за город в Ивовую рощу. На нашем углу всегда сидит нищий-паралитик. Но сегодня даже он не захотел лишать себя развлечения. С важным видом взобрался нищий на спину хамала, словно на сиденье фаэтона, и направился вслед за всеми.

Но больше всего мне понравилось поведение собак. Хитрые бестии почуяли, что будет чем поживиться. Люди шли группами, в плащах, с узелками или корзинами, а позади обязательно плелись псы.

Мунисэ я отправила вместе с женой полкового моллы Хафиза Курбана-эфенди, живущего по соседству. Девочка раскапризничалась, не хотела идти без меня, но я повязала голову платком и сказала:

— Мне нездоровится. Если станет легче, приду попозже.

Но я обманывала Мунисэ. Сегодня у меня очень хорошее настроение, и я отлично себя чувствую. Что же касается причины, по которой я осталась дома,

— просто мне не по душе шумные, многолюдные увеселения.

Как только все ушли, я сорвала с головы платок и, мурлыча себе под нос, занялась по хозяйству.

Как иногда приятно сменить свою подчас очень трудную работу в школе на домашние хлопоты.

Закончив хозяйственные дела, я занялась нашими птицами. Сменила воду, вычистила клетки и вынесла их в сад, чтобы птички побыли на солнце. У нас их ровно полдюжины. Уезжая из Б…, нам пришлось оставить Мазлума на попечение сына Хаджи-калфы. Мунисэ очень горевала, проливая слезы по козленку. Чтобы девочка не грустила, я купила ей птиц. Потом возня с ними захватила и меня. Вот только соседский рыжий кот не дает покоя нашим пернатым друзьям. Стоит мне вынести клетки в сад, как он тут как тут — уже сидит напротив, тихий и спокойный, чуть приоткрыв зеленые глаза. Он даже с нежностью смотрит на наших птичек, поглядывает и мурлыкает, словно рассказывает им что-то.

Сегодня я вынула одну птичку из клетки и поднесла к морде кота. Мне было интересно, как он будет себя вести. Коварное существо! Его желтая шерсть заволновалась, словно подул ветерок. Зеленые глаза заискрились, из мягких лап вылезли когти. Кот готовился броситься на пташку. Бедняжка, дрожа, съежилась у меня в кулаке.

Я схватила свободной рукой кота за шиворот и сказала:

— Глядя, как ты сладенько щуришь свои зеленые предательские глазки, можно подумать, что ты грезишь об ангелах, живущих на небе. Но у тебя одно на уме: растерзать эту несчастную. Не так ли? Вот, смотри! Ну что, получил?

— И я разжала пальцы. Крошечная птичка встрепенулась и замерла, словно не веря в освобождение. Затем она легонько пискнула и полетела. Я приблизила к своему лицу морду кота, который с изумлением и тоской следил зелеными глазами за полетом птицы, и захохотала, издеваясь над ним.

— Ну, как, желтый дьявол, разорвал птичку?

Сердце мое восторженно билось. Я радовалась, словно отомстила не только этому желтому коту, но и всей их зеленоглазой породе, обижающей маленьких птичек.

Но мое веселье было омрачено жалобным писком других птиц. По-моему, они действительно жаловались, как бы говорили: «Почему ты и нас не осчастливишь, как нашу подружку?».

Повинуясь призыву сердца, желанию, которому невозможно не повиноваться, я подошла к клеткам с твердым намерением освободить всех птиц. Но вдруг вспомнила Мунисэ. Прижавшись щекой к прутьям одной из клеток, я сказала:

— Хорошо, вас можно выпустить, но что мы потом ответим Мунисэ, другому желтоволосому тирану? Что же делать, крошки? Как бы мы ни старались, нам не удастся навеки освободиться от рыжих деспотов.

После птиц настал черед заняться собой.

Всегда, когда погода солнечная, я мою волосы холодной водой и наслаждаюсь, высушивая их на солнце.

Сегодня я сделала то же самое: взобралась на сливу и подставила мокрую голову легкому весеннему ветерку. Волосы мои уже отросли и доходили почти до пояса. В Б… я не рассказывала своим приятельницам, почему у меня стриженые волосы. Они считали, что женщине неприлично быть стриженой, вернее, это большой недостаток. Я специально доставала у кого можно, даже у Хаджи-калфы, различные средства для укрепления волос.

А потом каждый считал это личной заслугой и, доказывая кому-нибудь чудодейственность своих средств, ссылался на мои длинные, пышные кудри.